От музыки к культурологии.

(Рассказывает Марк Исаакович Найдорф)

Музыка

Наш семейный опыт показал, что профессии, которые меньше связаны с государством, лучше, безопаснее, а иногда даже и доходнее. По крайней мере, для еврея. Например, вернувшись после войны из Германии, мама не могла найти работу по своей медицинской профессии («дело врачей»).

Поэтому мама продолжила свое музыкальное образование и сменила профессию врача на профессию учительницы музыки. Поэтому предполагалось, что профессия учителя музыки для сына – достойное занятие.

Музыкальные способности у меня были, мама начала учить играть на фортепиано с пяти лет – как обычно обучают музыкантов, и у меня были хорошие учителя в музыкальных школах – в Николаеве, Израиль Савельечич Брун, и в Одессе, Фаня Яковлевна Кацнельсон.

Музыкальное образование в Советском Союзе было трехступенчатым: музыкальная школа (ДМШ – детская музыкальная школа, массовое музыкальное образование. В таких школах учились очень много детей), музыкальное училище – среднее специальное музыкальное образование, главным образом выпускавшее учителей музыкальных школ, и консерватория – высшее музыкальное образование, выпускавшая преподавателей училища и специалистов для концертной работы: исполнители, концертмейстеры, композиторы, музыковеды. Консерваторий было мало, далеко не в каждом городе. На всю страну их было примерно три десятка.

Антисемитизм Советского Союза выражался в процентной норме, которая ограничивала число поступающих в учебные заведения евреев примерно двумя процентами. Это нигде не было зарегистрировано документально нигде. Просто руководителю давали устную инструкцию, какое количество евреев он вправе принять в этом году.

Поэтому я поехал поступать в город Калугу (под Москвой). Во-первых, там вообще практически не было евреев, так что шанс попасть в процентную норму был очень высокий. А во-вторых, прямой поезд Одесса-Москва останавливался в Калуге, то есть, можно было добраться без пересадок.

Родители не хотели оставлять меня там на постоянную жизнь, так что учился я заочно. То есть, два раза в году приезжал на месяц сдавать экзамены, а в остальное время учился дома с мамой и частными преподавателями.

Родители сделали все возможное, чтобы дать мне музыкальную профессию. Потому что папа был уверен, что с рабочим классом работать – плохо, а учитель музыки – чистая работа. А так как он был инженером-строителем, то знал, о чем говорил.

В процессе учебы выяснилось, что способности у меня есть, но ярко выраженного таланта нет. Еще надо сказать, что за время от начала маминой преподавательской карьеры (1952 год, мне было тогда 4), и до начала моей в 1968 г. очень многое изменилось. В частности, появилось много преподавателей музыки, и ценность профессии существенно снизилась. Мне было очень трудно найти работу в Одессе,

Очень скоро я понял, что среднего образования мне категорически недостаточно. Я чувствовал в себе способность и потребность в более серьезных знаний. Работа с маленькими детьми мне не нравилась, и я мечтал о высшем образовании как о спасении. Надо сказать, что родители высшего образования для меня не планировали, считали, что среднего специального в этих условиях вполне достаточно. Однако я начал все-таки готовиться к поступлению, Родители оплачивали мои занятия с преподавателями по предметам, по которым требовалось сдавать экзамены. И через два года в 1970 г. поступил в Саратовскую государственную консерваторию им. Собинова на дневное отделение. Я поселился в Саратове, перед отъездом папа стал искать, у кого есть знакомые или родственники в Саратове. И я получил рекомендательное письмо к семье, где пожилой еврей жил в маленькой двухкомнатной квартирке на улице Рабочей, дом пять. Там я и жил все годы учебы.

На фото слева направо: мои друзья по консерватории Лёва Генсон и Вова Землянский, справа я.  Саратов, 1975.

После окончания Саратовской консерватории я был распределен на работу в Липецк на место преподавателя и концертмейстера в Липецкое музыкальное училище. Мне это нравилось, я чувствовал себя на старте достойной профессиональной карьеры. Я получил ту работу, ради которой учился.

Жил я там в общежитии рабочих Ордена Ленина треста Липецкстрой. То есть, в вместе со строителями Липецкого металлургического завода – тем самым рабочим классом. Там я получил свои основные представления о судьбе рабочего класса в Советском Союзе.

В тот год умер папа от инфаркта, мы с мамой мечтали о воссоединении. Мама нашла мне место работы в детской музыкальной школе в Одессе. Это стоило денег.

Так я вернулся в Одессу летом 1976 г. и приступил к работе, вернувшись таким образом к нелюбимому занятию - обучению маленьких детей. В преподавании музыки детям есть две стороны. Одна  - дети, другая – собственно музыка. Вторая сторона спасала дело, потому что музыку я любил и любил понимать. Кроме того, постепенно у меня накапливался специфический опыт преподавания. Технология игры и технология ее преподавания – это ремесло, которое передается из рук в руки, и приобретается в процессе самой педагогической работы. Когда ребенок играет, а преподаватель должен увидеть и понять механизм его мускульных действий, причем понять правильно и суметь скорректировать, находясь рядом – это совершенно особый навык. Ведь мало обсуждать смысл музыки, нужно научить ученика делать ее своими руками.

Школа, где я преподавал, находилась: в отдаленном жилом массиве Одессы, так называемом «поселке Котовского», куда очень трудно было добираться из центра города, где мы жили. Я преподавал там 15 лет. Коллектив был разнокалиберный. В числе других со мной работали талантливые люди, «играющие», как тогда говорили, т.е. те, кто могли не только преподавать, но  могли и любили выступать с концертами. Большей частью это были евреи. Постепенно они эмигрировали

Культурология

После распада Советского Союза в Высших учебных заведениях были отменены предметы, имевшие чисто пропагандистское значение: история КПСС, научный коммунизм и другие. На их месте в министерстве образование было решено преподавать общеобразовательный гуманитарный предмет культурология. По-видимому, первоначальная идея заключалась в том, чтобы уйти от политики, но не оставить студентов без общей осведомленности в основных фактах истории и культуры. При этом не было ясного понимания того, как должен быть построен курс и что в него должно входить.

Основные кадры преподавателей – это были те же люди, которые раньше работали на кафедрах научного коммунизма и истории партии. Поэтому содержание культурологи в разных ВУЗах зависело от конкретных людей, которые ее преподавали. На одной из тогдашних конференций в Москве я познакомился с коллегой, который, бросив «Историю КПСС», начал преподавать этнографически «Русскую свадьбу».

В этот момент заведующий только что созданной кафедры культурологи в Одесском политехническом институте искал преподавателей. Он нашел меня на одной из конференций в Одессе, пригласил поговорить и предложил приступить к работе осенью 1991 г. При том, что у меня не было никакой научной степени и никакого опыта работы в ВУЗе, это был с его стороны смелый шаг. Его звали Юрий Николаевич Корнилов, и я остаюсь ему благодарен за то, что он пригласил меня на работу и открыл все возможности для новой профессиональной деятельности.

Одесса, октябрь 2012г.

Как я попал в культурологию? 

Со студенческих лет я систематически занимался музыкальной критикой – писал статьи в газеты о концертах. Кроме того, я разработал теорию, объясняющую связь музыкального поведения людей с их мировоззрением. Эта теория легла потом в основу моей диссертации.

Пока я занимался своими исследованиями, то не имел никаких шансов представить их публично. Существовало крайне мало изданий, которые могли бы это публиковать – всего два или три журнала, писавших о музыке, на весь Советский Союз, и доступ к ним был для меня абсолютно закрыт. Контраст между моей научной продукцией и невозможностью ее кому-либо предъявить, опубликовать или хотя бы сделать доклад, создавал сильнейшее психологическое давление, периодически доводившее до депрессии.

Психологи существовали, видимо, но только в качестве научных или медицинских работников. Консультативная помощь, которую сегодня легко можно найти и получить, тогда не практиковалась. Человек, обратившийся к психологу, воспринимался как психически больной, психологи и психиатры в общественном сознании не различались.

Поэтому я обратился за помощью к невропатологу по имени Григорий Робертович Херсонский. Он выслушал меня и сказал: Вы должны писать. Я спросил: куда? Он сказал: что вы скажете, если у вас появится возможность опубликоваться и ничего не будет готово?

Это означало «пишите в стол». И мне сразу стало легче. Мудрый человек, он понял, в чем состоит моя проблема, и помог мне безо всяких лекарств. Я получил «разрешение» на то, в чем так нуждался, и начал писать.

Поэтому когда я пришел работать в ВУЗ ассистентом без степени – то же самое, что «рядовой необученный» - так было написано в моем военном билете, - у меня был готов основной материал для диссертации. Которую я успешно защитил через пять лет.

С диссертацией связана помощь двух людей, которым я очень благодарен. Я готовил ее на кафедре философии Одесского педагогического института им. Ушинского. Моим научным руководителем была профессор Маргарита Степановна Дмитриева, замечательный человек и очень образованный философ-логик. Она тщательно заботилась об очень сложной технический стороне подготовки диссертации и защиты. Вторым человеком, оказавшим мне огромную помощь, была Людмила Лукьяновна Сауленко, искусствовед, тогда моя коллега по кафедре, а сейчас директор Музея Западного и Восточного искусства в Одессе. Автореферат диссертации должен был быть подан на украинском языке, которого я тогда совершенно не знал. Она села со мной к компьютеру и перевела для меня весь текст автореферата: я читал его вслух по-русски, а она диктовала мне по-украински. Она говорила, что этим восстанавливает историческую справедливость. Подразумевалось, что она помогает еврею, который был несправедливо ущемлен в СССР.  Кстати, у украинки Сауленко была в СССР вполне еврейская научная судьба. Её диссертация о поэзии Ахматовой была «непроходной» по самой «перестройки» (при президенте СССР Г.С.Горбачеве).

Благодаря завкафедрой Корнилову, я получил задачу, которая тогда возникла впервые: составить последовательный курс культурологии. Надо отметить, что в Советском Союзе были очень интересные ученые, так или иначе причастные к этой области знания: Михаил Михайлович Бахтин, Сергей Сергеевич Аверенцев, Юрий Михайлович Лотман, Арон Яковлевич Гуревич (не рискую закрыть список). Они писали научные работы в областях, которые их интересовали: филология, литературоведение, история. Но никто из них не имел задачу составить последовательный учебный курс для обычных студентов по данному предмету. Поскольку такой учебной дисциплины – культурологи, раньше просто не было.

Это  задачу я решил. Написал учебник, систему семинаров, заданий, учебных текстов. Собственно, опираясь на этих великих предшественников, создал свою теорию культуры.

В дальнейшем мне пришлось читать курс современной массовой культуры – к нему я тоже написал учебник, а позже – курс истории музыки и музыкальной культуры.

Эти книги и все мои статьи можно прочитать на моем авторском сайте. Они находятся в свободном доступе. 

Чем это было?

В середине жизни, в 43 года, я полностью сменил род занятий и освоил совершенно новую профессию. Ту, к которой, как я сейчас думаю, был по-настоящему призван.

Записала Малка Корец,  2014 г.